Александр Н. НАЗАРОВ

Ефрейтору Большакову уже давно хотелось отличиться в бою. И не потому, что он жаждал славы — не тотвозраст у человека за сорок давно уже перевалило. Нет! Младший сынишка Григория Гераимовича, Колька, провожая отца на фронт, всем соседям растрезвонил, что через месяц-другой в газетах непременно напечатают указ, по которому Большакова наградят, если не орденом, то, в крайнем случае, медалью, и обязательно «За отвагу».

От белорусских болот до Москвы мерял шагами родную землю ефрейтор Большаков, многих друзей похоронил, сам не раз ранен был.

«Горяч, несмышлен Николашка, и что взять-то с негов пятый класс ходит. Какая к черту медаль! — размышлял иногда на привале ефрейтор, скручивая козью ножку.— Тут кабы немца остановить».

Честно, трудолюбиво воевал Григорий Герасимович. Уж какая порой неразбериха была, никогда от устава не отступал. Противогаз до самой Москвы донес. Сколько раз над ним солдаты; те, что помоложе, подтрунивали:
дескать, видно, шибко ты немецких газов боишься, отец, что жестянку таскаешь. А ефрейтор спокойно отвечал:

- За какое добро расписывался, бросать не имею права. Человек противогаз этот самый делал, глаза в него стеклянные вставлял, порошки в банку насыпал, трубку прилаживал, а я возьму да швырну?!

Спокойно, без шума за всякое дело ефрейтор брался Однажды над дорогой «Фока» повис. «Фокой», или «рамой», солдаты на фронте называли немецкий самолет-разведчик с двумя фюзеляжами. «Фока» — потому что «Фокке-Вульф», а «рама» — потому что на раму похож.
Был тогда приказ: из всех видов оружия по самолетам стрелять. Большаков в кустик забрался, на развилочку винтовку приладил и знай постреливает. Выстрелит, потом долго прицеливается — опережение пули определяет
и опять на курок жмет. Глядь — «Фока» задергался, черный хвост из себя выпустил и к дальнему лесу потянулся. Там как рванет — сбили, значит.
Ефрейтор сердцем чувствовал, что именно его пуля бензопровод у самолета порвала, а промолчал. А когда его спросили: «Может, ты, отец, «Фоку» загубил?», ответил. «Как ее, пулю, узнаешь? Все на одном заводе сделаны».
Так никто и не узнал, что Григорий Герасимович герой. И ордена он не получил, конечно.
«Какие тут ордена могут быть, — рассуждал ефрейтор. — Отступаем, значит и награждения не полагается, не заслужили».
А Николашка не унимался.
Мать про колхозные дела пишет, спрашивает, выдали ли бойцам варежки, как с харчами. А этому подай медаль — и конец! Ведь уж в седьмой перешел, а все войну по-детски представляет.
Шел теперь ефрейтор на запад. Оно, конечно, веселее — в наступление. Но воевать ничуть не легче. Немец цепляется за каждый кустик. Еще бы! То хотел в Москве на Красной площади парад устраивать, а тут, глядь — уже до смоленских земель докатился.
Вечером рота, где служил Большаков, подошла к деревне Извеково. Ефрейтор лежал за крайним сараем и вглядывался в сумерки. Деревня разбросала свои избы по широкому снежному простору, а над этой черно-белойнеразберихой взметнулась высоченная колокольня. В темноте вспыхивали огоньки выстрелов. Во всем надо бы, хорошенько разобраться, чтобы не напороться на засаду или, того обиднее, на шальную пулю не налететь.
— Ура! — донеслось справа.
«Лейтенант! — по голосу узнал ефрейтор. — Напрасно спешит. Молод! Горяч!» Но все же поднялся и побежал к соседней постройке. Противник заметил движение и ответил беспорядочным, но сильным огнем. В избе, за стенку которой спрятался Большаков, зазвенели стекла, на плечи ефрейтора посыпались гнилушки.
«Вот чертяка!» — только и успел подумать он.
— Ура! — опять закричал лейтенант.
Большаков выскочил из-за избы и, проваливаясь в глубокий снег, побежал к поленнице, сложенной у плетня.
И вдруг ожила колокольня, на самой ее макушке засветился дрожащий огонек. Донесся стук пулемета. Рядом рухнул в снег солдат.
Снова вспыхнуло «ура», но тут же, прижатое ливнем пуль, погасло.
На миг ефрейтору показалось, что немец сменил прицел. Большаков поднял голову — пули часто секли сухой плетень, который стоял в пяти шагах. Когда хворост перестал хрустеть, стало отчетливо слышно чье-то прерывистое тяжелое дыханье.
— С колокольни, гад, бьет, — прошептал кто-то справа. — Батарейку б нам сейчас на подмогу... Из пушки бы туда шарахнуть...
«Шевкун», — узнал ефрейтор солдата, который лежал за поленницей.
— Тебе, Шевкун, все б батарейку, — отозвался ефрейтор. — Тут не до фантазий. Самим фрица с колокольни сшибать надо.
Сквозь клочья облаков выглянула луна. Снег засеребрился, и перед ефрейтором открылся пустырь.

«Если проскользнуть мимо плетня, потом проскочить между двумя избами... через конюшню... Эх, жалко, дальше не видно!»
Но все-таки Большаков поправил за спиной трофейный автомат — взапас накануне прихватил — сменил магазин у своего ППШ и пополз"вперед. «Ладно, заработаю Николашке медаль! Пусть парень радуется! Небось, другие односельчане не то медали, ордена уже получили!»
Луна спряталась. Не замечая движения внизу, на колокольне умолкли. Большаков уже добрался до первой избы и прикорнул за сугробом, как кто-то дернул его за рукав. Ефрейтор испуганно вскочил и сжал в руках автомат.
— Дяденька, он с колокольни бьет...
Паренек лет четырнадцати, прижавшись к срубу, манил к себе Большакова

— С колокольни, говорю, бьет, — шептал мальчик.
— А ты чей? — переводя дыхание, спросил Большаков.
— Назаров я. Здешний, извековский. Николаем меня зовут, Колькой.
— Ну и что из того, что ты Колька? Чего ты здесь под огнем путаешься? — вдруг рассердился ефрейтор, на мгновенье представив себе здесь, под огнем, своего Кольку. — Прячься, говорю! Слышишь! Ни за грош пропадешь!
— Да я не про то, дяденька! Дайте я попробую, — попросил Коля, показывая на автомат ефрейтора. Я лучше знаю, как на колокольню пролезть.
— Ты, малец, эти фантазии брось!
— Правда, дяденька, знаю.
Мальчик потянулся за автоматом. Ефрейтор отстранил его руку.
— Не положено мне, парень, свое личное оружие передавать.
— Ну, а этот-то, фрицевский, можно? — Коля показал на трофейное оружие.
За картофельным полем, где залегла рота, раздалось несколько выстрелов. Дробно ударил пулемет.
«Петручук бьет по колокольне», — догадался ефрейтор. Немецкие пулеметчики отвечали длинными очередями.
Отвлеченный на миг начавшейся пулеметной перепалкой, Коля снова потянулся за автоматом. Ручонка у мальчика была худенькая, грязная, и ефрейтор строго сказал:
— Сам пойду. Не имею права мальчишку губить. Что люди-то скажут? Мальчишку под огонь послал, а сам в избе спрятался, Сиди здесь! — приказал Большаков и двинулся вперед.
Но Коля не отставал. Он уцепился за немецкий автомат и умоляюще зашептал:
— Что вы, дяденька! Вы большой! Вас сразу приметят!
Поколебавшись еще мгновенье, Большаков сбросил с плеча трофейное оружие, дал для проверки очередь и протянул его мальчику.
— Только вместе пойдем, — пробурчал Григорий Герасимович. — Нельзя мне тебя без прикрытия оставлять.
И вот уже небольшая фигурка проворно перебегает от избы к избе, За ним неотступно следует ефрейтор. Он по-минутно оглядывается, чтобы на Колю не бросился какой-нибудь случайный немец. Вот и церковь. Темно. Гулко отдаются под сводами шаги. Коля ловко, как кошка, карабкается по крутой лестнице. Большаков еле поспевает за ним. Все ближе и ближе стук вражеского пулемета. Светлеет. Последняя площадка. У пулемета — три немца. Отчетливо видны их силуэты. Колины руки дрожат. Мальчик нажимает на спуск. На кончике автомата вспыхивает огненный фитилек. Мгновение из-за грохота тяжелого шкодовского пулемета не слышно стрекотания Колиного автомата. Пулемет смолкает, слышен только автомат. Беспомощно раскинув руки, словно пытаясь задушить эту чужую, непокоренную землю, сваливаются с Колокольни враги. Доносится дружное «ура». Сверху хорошо видно, как приближаются огоньки выстрелов. Вот они расте-каются по улицам и дворам. Вот они уже у западной околицы.
Большаков и мальчик спустились вниз. Ефрейтор свернул цыгарку и впервые за весь день закурил.
Тусклый огонек зажигалки вырвал из темноты небольшого паренька в длиннополой солдатской шинели и вислоухой шапке-ушанке. С перепачканного углем худенького лица на ефрейтора смотрели большие светлые застенчивые глаза.
Мальчик снял ушанку и неловким движением руки пригладил ворох свалявшихся, давно не стриженных волос.
— Так вот ты какой, Назаров! — сказал ефрейтор.— Ну, давай познакомимся. Большаков я, Григорий Герасимович. У меня аккурат такой же Колька есть. Все о медалях мечтает... А ты, малец, герой!
— Чего там... — смущенно протянул мальчик и вдруг оживился:
— Дяденька, может, наганы у фрицев есть?! Возьмем? !
— Что же, бери! — усмехнулся ефрейтор. — Твои фрицы-то. А я заодно «шкоду» прихвачу. Все для части трофей.
Придерживая полы шинели, Коля кинулся к. тому месту, где на снегу темнели фигуры.
— Есть наган! Есть! — донесся до Большакова восхищенный шепот. — Это тот самый фриц, который у тети Клавы на постое был! У Дандуковой тети Клавы!

Большаков подошел к мальчику. В руках он держал маленький вороненый «вальтер». Сейчас в темноте Колины глаза казались черными и блестящими, как мокрая вишня.
Пулемет оказался в исправности. Большаков по-хозяйски осмотрел его, взвалил на плечо и, секунду помешкав, сказал:
— Мне на поверку пора. Небось, там меня уже в покойники записали. Ну, прощай, браток, спасибо тебе!
Роту ефрейтор нагнал на западной окраине деревни. Лейтенант Володин уже провел перекличку, и Большакову пришлось просить разрешения стать в строй.
— Кто сбил вражескую точку на колокольне? — спросил командир.
Большаков сделал шаг вперед:
— Разрешите доложить?
— Ефрейтор Большаков, вы будете представлены...
— Разрешите доложить? — почти крикнул ефрейтор.
— Докладывайте! — недовольно разрешил лейтенант.
— Пулемет снял не я, товарищ лейтенант. Мальчонка один местный, Назаров Коля!
— Где он?
— Да там у колокольни и остался. Не с нам же ему идти. — Большаков на всякий случай оглянулся вдруг увидел знакомую фигурку в длиннополой шинеле. — Да вот он! Коля, иди-ка сюда! Это командир наш, лейтенантВолодин.
Коля нерешительно подошел к лейтенанту. Командир протянул ему руку, но паренек пожать ее не решился.
— Ну что ж ты, — улыбнулся лейтенант. — Как на колокольню лезть — бедовый, а руку дать боишься.
— Неловко. Вон какие они грязные...
— А мы ведь не в белых перчатках воюем, — засмеялся командир и крепко, как взрослому, пожал замурзанную, всю в цыпках мальчишечью руку. — Спасибо тебе, Николай! От всей роты спасибо! Выручил нас!
В строю зашумели: «Наградить мальца надо! К ордену мальца!»
— И правда, как же быть с тобой, парень? — задумчиво протянул лейтенант.
Ему еще никогда не приходилось представлять к награде гражданских лиц, тем более мальчишек. Бойцы по-
нимали затруднение командира. Не с собой же везти мальчонку1 Пока еще рапорт дойдет до генерала и тот подпишет приказ!
Так ничего и не прдумав, раздосадованный на самого себя, лейтенант легонько привлек мальчика к себе, поцеловал в перепачканные сажей щеки и уже с другим, посуровевшим лицом повернулся к роте.
— Смирно! Правое плечо вперед! Марш!
Мимо, четко отбивая щаг, проходили бойцы.
Мальчик остался оди. Сейчас он особенно остро почувствовал, что маленькая заминка, вызванная его появлением, кончилась, что ушла рота, и жизнь у него, у Кольки Назарова, потечет попрежнему.
Силуэты людей таяли в темноте.
— Товарищ лейтенант, разрешите выйти из строя?— донесся до Коли знакомый голос.
— С мальцом попрощаться хочешь ? Иди, Большаков! Иди! — ответил другой.
Ефрейтор подошел к Коле и молча снял с головы ушанку. Шел снег. Хлопья медленно падали на его седеющую голову. Но ефрейтор не торопился надевать шапку. Он снял с нее звездочку и приколол ее к Колиной шинели.
— Пусть тебе на память будет, — сказал он мальчику. — Вроде ордена... И своему Кольке про тебя напишу,
Мол, Как и так. Вот был герой человек, а не наградили...А зведочка, она для советского человека простая, зато самая высшая награда.

• Назад